Андрей Куликов: Когда я говорил в эфире об убийстве Бабченко, то вспоминал Шеремета

Начал выступление именитый коллега со спорных вопросов, касающихся личных убеждений граждан. Это часто вызывает распри не только среди белорусов, но и среди украинцев.

— На самом деле вопрос языка серьезно разделяет журналистов в Украине. Сегодня коллеги, которые придерживаются националистических взглядов, оказались в трудном положении. Раньше они огульно могли осуждать русскоязычных украинцев в своих публицистических материалах. Но такие русскоязычные люди пошли на фронт воевать, отдавать жизни, защищая независимость Украины.

Для журналистов же либеральных настроений возникла проблема: как теперь относиться к тем людям, которые исповедуют крайне правые взгляды, иногда даже граничащие с неонацистскими или фашистскими. Ведь эти же люди берут в руки оружие и идут защищать нашу страну!

Но есть куда более важный для украинских журналистов вопрос: как мы во время войны должны относиться к профессиональным стандартам?

Эта дискуссия началась еще до войны, во время Майдана. Большинство киевских журналистов, конечно, симпатизировали Майдану и поддерживали развитие демократии в Украине. Тогда же возник серьезный вопрос: должны ли мы закрывать глаза на то нехорошее, что сопутствует борьбе за эту демократию? А нехорошее было.

Если во имя победы, во имя сопротивления, идеалов мы будем говорить: «Мы можем быть немножко неточны, можем приукрасить победы или достижения Украины, можем закрыть глаза на некоторые наши недостатки», то после нам будет трудно восстанавливать профессиональные стандарты.

Эта война и предшествующий ей Майдан накалили отношения в обществе и в журналисткой среде. На мой взгляд, украинские журналисты разделены как минимум по трем группам признаков:

- «За власть» или «против власти»;
— «За Украину», как идеальное государство, или «против Украины», если ты ее критикуешь;
— А также  журналисты, которые находятся в относительно привилегированном положении, и все остальные работники медиа. Я имею в виду тех журналистов, которые работают в Киеве, имеют бóльшие заработки, дополнительную защиту, но и находятся под большей угрозой, так как их знает публика.

Фейковые новости

Этот термин сейчас используется сплошь и рядом. Но на самом деле, за обозначением «фейковые новости» скрываются как минимум две разновидности сообщений: новости неправдивые и новости ненастоящие.

С неправдивыми всё понятно — они там, где солгали. С ненастоящими несколько сложнее — они там, где нам пытаются выдать за значимую информацию, которая либо ничего не стоит, либо требует дальнейшего разъяснения.

Один из моих любимых примеров — сообщение Министерства обороны Украины о том, что для солдат на фронте на зиму закуплено тёплых носков на шесть миллионов гривен. Казалось бы, очень хорошее дело — закупили много носков, заботятся о солдатах. Однако очевидно, что без знания, за сколько куплена одна пара, сумма в шесть миллионов гривен ничего не значит.

Информация о том, сколько куплено, куда отправлено, какая фирма выиграла тендер и довезены ли носки до фронта — именно это должно быть содержанием новости.

Многие у нас говорят: «Против Украины ведется пропагандистская война — мы должны отвечать тем же. О нас соврали? Значит мы должны не только разоблачить ложь, но и придумать что-то такое язвительное о наших противниках, чтобы не остаться в долгу».

Это очень опасно. В результате такого подхода теряется не только доверие аудитории, но и наша квалификация.

Ведь врать намного легче, чем добывать настоящие факты.

Любая ложь раньше или позже разоблачается, даже самая профессиональная, сделанная во имя самых благородных идеалов. Поэтому многие журналисты в Украине твердо понимают: для того, чтобы победить, а главное выстоять после победы, мы должны говорить правду сейчас.

Потом будут расследования историков, будут свидетельства потерпевших и очевидцев, которым не будет чего бояться. И они скажут: «Это было, а журналисты в свое время делали вид, что ничего нет».

Любая информационная война имеет тенденцию к обесчеловечиванию противника. Кто-то придумал обозначение «укроп». Укроп — это трава. Складывается впечатление, что ты не убиваешь людей, а просто косишь траву.

Украинцы в свою очередь придумали «вату» и «колорадского жука». Убить колорада — абсолютно естественный процесс, и это тоже не о человеке. Еще в Руанде во время геноцида журналисты по радио призывали уничтожать «тараканов» — так они называли людей из другого народа.

Поэтому сегодня необходимо очень хорошо знать, что обращено против тебя, находить противодействие. А самое успешное средство противодействия  — это создание качественного правдивого информационного продукта. Такого, чтобы у аудитории не было желания обращаться к продукту некачественному. Бороться не запретом, не разоблачением, а созданием качественного продукта, вот мой совет.

История с убийством Бабченко

С Бабченко я лично не знаком. Конечно я знаю о нем, его историю, его материалы. Но я близко знал Павла Шеремета. Свое последнее интервью Павел дал нам за 20 часов до гибели. Мы попрощались с Павлом на ступеньках украинского радио. Он мне сказал: «До связи!». Но связи уже не вышло.

Когда погиб Павел, мне очень хотелось, чтобы это была какая-то неисправность в машине, несчастный случай, а не убийство. Потому, что это не только страшная трагедия, но и угроза всему нашему журналистскому сообществу. После смерти Павла, убийство журналиста — для меня личное переживание.

Я не знал Бабченко. Но когда я говорил об этом убийстве в эфире утром следующего дня, у меня стояли слёзы на глазах. Я вспоминал Шеремета.

После утреннего эфира я поработал еще и поехал поспать — был очень уставший после предыдущей ночи. Просыпаюсь, а у меня в телефоне SMS от хорошей знакомой: «Ну как тебе история с Бабченко?».

Это очень тревожная история. Она показывает, насколько легко на какое-то время общество можно ввести в заблуждение, использовав при этом добросовестных журналистов.

Правда, некоторые коллеги, которые работают с Бабченко, говорили, что у них сразу возникли подозрения: и кровь была слишком яркая на снимках, и три ранения, а отверстия только два и т. д. Спрашиваю, почему вы тогда не начали сразу привлекать к этому внимание? Отвечают, что боялись подорвать доверие к соответствующим органам, боялись поставить под сомнение гибель героя.

У меня нет никаких претензий к самому Аркадию. Если бы лично мне показали, что меня хотят убить, и пояснили: «Ты можешь спастись только таким образом, да еще и разоблачить вражескую сеть». Я бы сказал: «Да, делайте со мной, что хотите».

Но у меня есть серьёзные претензии к украинским правоохранительным органам. Вместе с тем я не снимаю ответственности с нас за то, что недостаточно проверили, поспешили.

И еще, сразу начались звонки с различных телеканалов и радиостанций – комментируй, комментируй! Единственное, что я могу сказать в свое оправдание в этой ситуации, я говорил о том, что версии могут быть разные. А гибель этого человека может быть использована не только россиянами, как и гибель Шеремета.

Многие же сразу начали: «Да, это российская агрессия, они виноваты». То есть спровоцирована еще и однозначная реакция. А когда мы обосновываем что-то неправдивыми доказательствами, выводы могут ложными.

Вполне возможно, что никакого расстрельного списка вообще не было. Я не знаю. Многих журналистов эта история научила дважды подумать, трижды проверить факты прежде, чем что-то публиковать.

Во время встречи присутсвующие могли задать Андрею Куликову свои вопросы. Вот некоторые из них.

— Скажите, а как журналистское сообщество относится к тому, что в такой «мутной воде» можно создать видимость любого события, даже убийства? Есть какие-то эксперты, которые бы говорили, что все не так просто? — спрашивает у Куликова Татьяна Тюрина.

— В 1981 году Пулитцеровская премия была присуждена Джанет Кук из The Wash­ing­ton Post за большой очерк «Жизнь Джимми».

28 сентября 1980 года на первой полосе The Wash­ing­ton Post вышла статья «Жизнь Джимми» — журналистка Джанет Кук разыскала в трущобах города восьмилетнего мальчика, которого подсадила на героин собственная мать, и в подробностях описала его жизнь на улице, ломки и борьбу за дозу. В газету посыпались письма с просьбами поделиться информацией о том, где можно найти мальчика, чтобы помочь ему, но Кук упорно ссылалась на право не разглашать источники своей информации.

Жители Вашингтона бросились прочесывать неблагополучные районы города, к поискам подключился мэр, но безуспешно — Джимми пропал. Шумиха разрасталась, и тогда, чтобы успокоить общественность, мэр пошел на следующий шаг. Он объявил, что его помощники нашли мальчика, однако не смогли ему помочь и Джимми умер.

Редактор The Wash­ing­ton Post отправил статью Кук на Пулитцеровский конкурс, и комитет единогласно проголосовал. На этом история могла бы и закончиться. Но тут биография Кук, которая сопровождает решение о присуждении Пулитцеровской премии, попадает на глаза сотрудников университета Тампа во Флориде. Они увидели, что в описании биографии журналистка допустила ложь, указав в образовании степень магистра, хотя на самом деле она не смогла защитить даже степень бакалавра в этом университете.

Об ошибке сообщили в редакцию The Wash­ing­ton Post, где довольно быстро выяснили, что Кук не только солгала в резюме, но и выдумала историю про Джимми.

В истории с Бабченко, в истории с другими фальшивками нет ничего нового. Просто они нас потрясают и заставляют вспомнить, насколько важно проверять информацию, сопоставлять вероятность с известными нам данными. 

— Заметили ли вы, как изменились акценты в российской пропаганде со времени «распятого мальчика», а также в украинской? — интересуется редактор сайта ОО «БАЖ» Ольга Хвоин.

— Я вижу, что в последнее время акценты в российской пропаганде сместились от прямой выдумки к конструированию идеологем. Они перешли в сторону так называемых ток-шоу и создания видимости дискуссии по украинскому вопросу. Вместо того, чтобы давать картинки, которые сегодня довольно легко разоблачить, медиа дают тезисы. А в том, что сказано и вроде бы обосновано, разубедить людей тяжелее, чем в некой «картинке».

Кроме того, на мой взгляд, российская пропаганда сейчас более обращена внутрь России, нежели на внешнюю аудиторию.

Что касается украинской пропаганды, она также изменилась. Уже не утверждается, что мы безгрешны. В 2014–2015 годах украинцы были в основном «герои», «воины света», «мы ничего плохого никогда никому не делали». Сейчас произошло отступление от этой идеологемы, медиа больше рассказывают о положении на оккупированных территориях и меньше о зловещих российских планах.

— Насколько в Украине медиа зависят от грантов, развивается ли краудфандинг, платная подписка, осталась ли бюджетная поддержка? — спрашивает Адарья Гуштын из журнала «Имена».

— У нас уже произошло разгосударствление телевидения и радио. Сейчас оно называется общественное. Но! Общественному вещанию обещали из бюджета 1,5 миллиарда гривен в год ($ 58 млн), а дали в два раза меньше. Это об отношении власти к общественному вещанию.

В основном украинские медиа финансируются олигархами. 5 самых крупных украинских олигархов владеют восемью самыми крупными телеканалами.

Другие олигархи, младоолигархи и просто богатые люди владеют меньшими каналами. Очень показательна ситуация на радио, на которое в Украине вообще мало кто обращает внимание. Хотя я считаю, что радио — наиболее демократичная платформа для вовлечения публики в гражданскую дискуссию.

Именно поэтому для олигархата опасно развивать разговорное радио в стране. Сейчас на всю страну у нас есть только три общеукраинские разговорные станции. Одна из них в системе общественного вещания; другая раньше принадлежала олигарху Деркачу, а сейчас куплена компанией Drag­on Cap­i­tal. Надеюсь, они это сделали, юсь, чтобы создать действительно не связанное с политиками радио. Ну и  третья — «Громадське радіо», на котором я работаю. Мы как раз зависим от иностранных грантов.

Это очень хорошо, поскольку какие-либо владельцы не выдвигают нам условий, что противоречат нашим убеждениям. И это очень плохо, поскольку можно привыкнуть к тому, что тебе не нужно делать медиа коммерчески и финансово устойчивым —  тебе и так дадут.

А на самом деле дают не всегда. Сейчас мы провели пятую в своей истории краудфандинговую кампанию на то, чтобы в июне могли выпускать в эфир две наши главные программы.

Если говорить о радио, то у нас сохранилось значение средних волн. И не было бы счастья, да несчастье помогло: война помогла увидеть значение радио. На фронте телевидения нет, телефонная связь и интернет — опасны, из медиа осталось только радио.

Радио на Донбассе играет важную роль. У меня есть приятель, который живет на оккупированной территории, а работает в Мариуполе. Он два раза в неделю переезжает линию разграничения и за это время прокручивает весь FM-диапазон. Он говорил мне, что обычно удается поймать 4–5 украинских и 20 российских или сепаратистских станций.

Что касается платной подписки, то сегодня в Украине её очень мало. Она мало распространена в интернете и уже практически сводится на нет для печатных газет и журналов.

Андрей Куликов работал в газете News from Ukraine, в Украинской службе ВВС, на телеканалах ММЦ-Internews, «1+1», «Новом канале» и СТБ. Девять лет вел популярное политическое ток-шоу «Свобода слова» на ICTV. Команда программы и ее ведущий несколько раз становились лауреатами премии «Телетриумф».

В настоящее время возглавляет «Громадське радiо», ведет прямые эфиры («Громадська хвиля», «Киев – Донбасс», «Ранкова хвиля», «Пора року»).

Фото Ольги Хвоин