Синдром выгорания журналиста

После трагедии 11 апреля в минском метро многие вопросы в нашем обществе нуждаются в обсуждении. Все говорят как о самой трагедии, так и о тех, кто мог быть её причиной. Конечно же, в фокусе находятся в первую очередь пострадавшие в тот день пассажиры, их спасатели и их вероятные «палачи». Но и о нашем брате журналисте, что следил за обстановкой и передавал информацию дальше, говорилось не раз. В основном с точки зрения профессиональной этики, точнее — её недостаточного соблюдения. Я же хочу сегодня обратить внимание на душевное состояние самих журналистов.

Здымак належыць Oxmour, ліцэнзія Cre­ative Com­mons

Я тебе, б****, поснимаю!

В круговерти кадров, запечатлевших страдание, мне почему-то особенно запомнился ролик, который появился в сети, кажется, уже в день взрыва. Кто-то — возможно, один из пострадавших — снимает видео в подземном переходе над развороченной станцией метро. Судя по качеству ролика, использовалась встроенная камера сотового телефона. Всё в дыму, детали можно разобрать слабо. В какой-то момент направляющаяся к выходу женщина начинает кричать на «оператора». В грубых выражениях она протестует против съёмки и угрожает владельцу телефона. Думаю, такую реакцию видят в подобных ситуациях не только «гражданские журналисты», но и обычные, редакционные.

Что можно, а что нельзя снимать и показывать зрителю, уже не раз за это время обсудили и мои коллеги. Так, Янина Мельникова в своей колонке «Трагедия „крупным планом“. За и против» высказывается за осторожное использование визуальных материалов в сюжетах о трагедиях. Что, конечно же, соответствует и моему пониманию профессиональной этики.

Однако я бы хотела уточнить, что снимать и демонстрировать снятое — не одно и то же. Спорить о том, можно ли показывать лица жертв, открытые раны, оторванные конечности и т. д., я не буду. Конечно, всегда нужно помнить о том, что такие кадры могут увидеть сами пострадавшие, их семьи, просто впечатлительные люди, и подобный опыт может быть сильным ударом для них. О человеке всё-таки нужно помнить в первую очередь.

Здымак належыць Kewei Shang, ліцэнзія Cre­ative Com­mons

И всё-таки я уверена — снимать журналист должен всё, что в такой момент видит. Это не значит, что всё пойдёт «в эфир». Но бывают случаи, когда польза от публикации больше, чем возможный вред. Как пример — скандальный кадр, о котором уже несколько дней судачат на беларуских интернет-форумах. На снимке видно, что гражданин Лукашенко, посетивший недавно взорвавшуюся станцию метро в сопровождении маленького сына, стоит в непосредственной близости от трупов.

Если снимок окажется без следов монтажа, у общества возникает много вопросов — о том, на каком этапе ребёнок был в метро, что видел и ощущал; о том, почему президент снимается на фоне трупов и провоцирует ли проведение фотосъёмки задержку экспертизы места происшествия; о том, почему президентская охрана так уверена, что повторных взрывов не будет, если прошло так мало времени после взрыва, а главу государства в потенциально опасное место уже пустили, и многие-многие другие…

Ответов и на более безобидные вопросы в других цивилизованных странах порой хватало для общественно важных изменений в стране или как минимум для рухнувшей карьеры определённого политика. Поэтому снимать нужно! А вот публиковать, конечно же, — только очень точно всё взвесив.

Здымак належыць Ohall­mann, ліцэнзія Cre­ative Com­mons

Стальным нервам не учат на кафедре журналистики

Что чувствует человек, вынужденный слиться с камерой и хладнокровно снимать то, что видит? Врачи, спасатели, пожарные, — все эти люди специально учатся работать в экстремальных условях, абстрагироваться от человеческих мучений ради того, чтоб как можно эффективнее людям же и помогать. И тем не менее, они — группа риска по депрессиям и «синдрому выгорания». А учат ли журналистов работе в таких условиях? Или всё — только через личный опыт?

Опрос беларуских коллег показал, что многие из тех, кто освещал жёсткий разгон демонстрации 19-го декабря прошлого года и события на месте взрыва 11-го апреля этого года, чувствуют подавленность, депрессию, страдают бессонницей и испытывают прочие признаки «синдрома выгорания».

Во всём мире подобные симптомы знакомы журналистам. Но там их принято увязывать с особым типом работы, с погоней за новостью и мыслью «надо быть первым, иначе читать будут других», с ненормированным рабочим днём. Средний возраст журналиста в мире очень молодой, около 35 лет («Почему журналисты уходят?» Вивианэ Гутцвилер). Дело в том, что многие не выдерживают диктофонной доли и «сходят с дистанции» намного раньше пенсионного возраста.

Мало того, что профессия сама по себе не даёт расслабиться: в странах с авторитарным режимом или в зоне военных конфликтов ко всему прочему в качестве «стресогенного» фактора добавляются прессинг власти, прямая угроза жизни и здоровью, переживания от наблюдаемого…

От учёных-биологов мне приходилось слышать о том, что лабораторные мыши и крысы, на глазах у которых умерщвляют их сородичей, проявляют признаки депрессии. Некоторые из них, например, не могут потом больше совокупляться. Для человека тоже логично ощущать опасность и давление, если по какому-то признаку наносят сильный вред кому-то из группы, с которой он себя ассоциирует.

Могут ли быть спокойными беларуские журналисты после многократных и регулярных обысков в редакциях с изъятием или порчей техники, с фингалом под глазом у Натальи Радиной после одного из таких обысков? Могут ли они спокойно спать после приговора Александру Отрощенкову — 4 года в колонии усиленного режима только за то, что тот присутствовал на демонстрации в качестве репортёра? Можем ли мы все быть в полной мере здоровы после подозрительного «самоубийства» Олега Бебенина?

Здымак належыць Knight Foun­da­tion, ліцэнзія Cre­ative Com­mons

Обложили

Беларуские журналисты уже долгие годы в опасности, и в последнее время её уровень только возрос. Прежде всего, усилилось давление власти. Ещё один фактор — травматические события, свидетелями которых журналисты становятся по долгу службы. Не знаю статистику, но у меня чёткое ощущение, что за последние пару лет как-то и разгоны стали жёстче, и взрывы участились… Увиденное и услышанное может запечатлеться в памяти надолго и впоследствии разъедать здоровье изнутри.

К тому же, как показывает уже упомянутый мною ролик, направленный на место события объектив вызывает непонимание и агрессию у обычных граждан. Пропагандисты по телевидению подливают масла в огонь, легко переключаясь с «урррроды взорвали» на «уррроды снимали и выкладывали в интернет ради рейтинга».

Журналиста не ценят, он в опасности, общество не понимает его важности, пропаганда травит, государство лишает средств работы и угрожает его свободе. Чего греха таить — состоятельным в Беларуси за счёт журналистики тоже не стать, разве что только если перейти в ряды пропагандистов. И в таких вот условиях всё ещё есть люди, которые продолжают работать журналистами, думают об этике, сомневаются, думают, ищут, стараются заснять, написать, раскопать и донести до общественности информацию. Оценит ли Беларусь когда-нибудь вклад каждого из них?

Пулитцер за смертельную депрессию

Фотограф Антон Мотолько написал в своём блоге через день после трагедии в метро:

«Пост для тех, кто пишет всякое дерьмо в отношении фотографов. Не все так просто, как вам может казаться на первый взгляд. И шутим мы и улыбаемся для того, чтобы не сойти с ума, снимая „тяжелые“ темы. Поймите и примите это. Спасибо.»

Как один из примеров, над которым стоит задуматься, Антон приводит историю «коллеги по фотокамере» Кевина Картера. Тот стал обладателем Пулитцеровской премии 1994 года. Победу Картеру принёс снимок согнувшейся от голода суданской девочки, которая скоро умрет. Рядом с ней сидит большой кондор, который уже готов к этому событию. Антон пишет: «Что это за ребенок — никому не известно. Картер сделал снимок, прогнал хищника и посмотрел, как уходит маленький умирающий человек. Спустя два месяца после получения награды Кевин Картер покончил с собой. Так закончилась жизнь одного из четырех бесстрашных фотожурналистов из группы Bang Club, который путешествовал по Африке в поисках фотосенсаций, но не смог переступить через увиденное в Судане.»

Фото-блоггер и журналистка Ксения Авимова тоже не может сдержаться в эти дни и пишет в своём блоге: «И да, я буду снимать плачущих родственников и пострадавших в реанимации. Чистоплюи, которые зовут журналистов стервятниками, дружным строем идут — ну, вы поняли. Я третьи сутки не могу нормально поесть и поспать и с травмированной ногой ношусь по городу по десять часов кряду, чтобы вы потом не кричали о том, что вам не хватает информации. Нет, мне не стыдно за свою профессию и своих коллег…»

Как там у них

В западных странах тема посттравматического синдрома и «бёрнаута» — синдрома выгорания среди журналистов — относительно недавно стала поводом для обсуждения. Под специфику профессии разрабатывают соответствующие семинары, на которых учат правильно обходиться с травмирующими впечатлениями, объясняют основы психологии и дают возможность журналистам обменяться таким специфическим опытом. Например, принято считать, что пишущие журналисты в целом лучше прорабатывают стресс, т. к. «выговариваются» в своих статьях. Хуже приходится фото- и видеожурналистам.

В Европе различными институтами время от времени проводятся исследования по теме травмы у журналистов. В разное время вопрос изучали университеты Гамбурга (Frauke Thee­gen 1999) и Ейхштета (Judith Pfeuf­fer 2007). Однако полученные сведения отрывочны и противоречивы, а сами исследования нерегулярны.

Университет британского города Борнмут проводит ряд семинаров, посвящённых теме травмы в журналистике. Кроме теоретических знаний, студенты получают и практические навыки. С помощью ролевых игр они могут изучить, что происходит, например, во время террористических актов, как меняется поведение у жителей населённого пункта и как правильно обращаться с пострадавшими, в том числе и в качестве интервьюера.

В Америке существует «Dart Сen­tre for Trau­ma and Jour­nal­ism». Это социальная сеть, состоящая из журналистов и терапевтов. Она была основана в конце 1990‑х и аккумулировала за прошедшие годы большое количество материалов для изучения. На сайте центра можно найти, например, фильм «Report­ing Columbine», рассказывающий о том, как проводилось информирование о «школьной резне», произошедшей в 1999 году в Литлтоне, Колорадо. Во время той трагедии погибло 12 человек. Многосерийный фильм рассказывает об опыте журналистов, жертв и психотерапевтов, работавших с ними.

Дарт-центр также проводит тренинги для журналистов. Ведущие каналы во всём мире уже осознали проблему и пытаются с ней работать. Так, немецкий канал ZDF организовал психологическую помощь своим сотрудникам после карастрофы цунами. Часть редакционной команды проходит специальный тренинг, после чего может оказывать своевременную психологическую помощь остальным коллегам. BBC сделало в этом смысле ставку на обучение своих шеф-редакторов.

Аналогичные тренинги предлагает международная организация «Inter­na­tion­al Soci­ety for Trau­mat­ic stress stud­ies» и немецкое общество «Deutschsprachige Gesellschaft für Psy­chotrau­ma­tolo­gie e. V.»

В современных беларуских условиях каждому журналисту стоило бы, по-моему, включать в список обязательной литературы по профессиональному развитию чтение книг о психологической самопомощи. Начать можно с интервью Марка Брейна, журналиста и психотерапевта, — «Как справляться с психологической травмой».

Держитесь, коллеги!