«Ивлеева и Тодоренко умерли для меня». Интервью с одним из создателей «Орла и решки» Евгением Синельниковым

Как выглядит Буча сегодня

— Как сейчас идет жизнь в Буче?

— Если говорить откровенно, то понемногу жизнь восстанавливается. Сразу, как приехали, было тяжело — много домов и дорог разрушено. Сейчас все убрали, разобрали завалы, здания отстроили. По чуть-чуть открывается бизнес: появились кафе, магазины. Жизнь возвращается.

— Как эмоциональное состояние людей?

— Сложный вопрос. У нас дом находится в лесу. Мы когда выезжали, все были более-менее здоровы, без ранений. Но есть люди, которые не вернулись [жить в Бучу] до сих пор. Они продают свои дома. Их можно понять — ребенка убили, жену убили. Не очень хочешь возвращаться в это место.

— Сейчас в Буче что-то напоминает о тех ужасах, что делали россияне?

— Конечно, напоминает. Очень много еще уничтоженных зданий. Но мы тут все больше обращаем внимание на то, что жизнь возвращается, а не на то, что мы пережили.

Хотя все равно каждый раз, когда выезжаешь на перекресток, где были бои и куча трупов, все вспоминаешь. Нужно обращать внимание на то, что хорошего происходит, потому что если зацикливаться на тех ужасах, то жить не хочется, если честно.

— Вы пробыли в оккупации в Буче несколько недель. Как тогда была устроена ваша жизнь?

— Я перевез сюда всю семью тогда, потому что здесь была вода, тепло, много комнат, генератор. Раз в день мы его заводили на полчаса-час, чтобы зарядить гаджеты, фонарики, набрать полную ванну воды. Готовили еду в камине.

— Россияне заходили к вам в дом? Как это было?

— У нас тупиковая улица, и так получилось, что наш участок переходил от одних ко вторым: то украинцы возьмут, то оккупанты, то украинцы, то оккупанты. К нам зашли россияне, когда делали обход всех домов: проверяли документы, татуировки, есть ли коктейли Молотова. Нас было 12 человек в доме.

Мы с соседями общались — сарафанное радио донесло, что лучше открывать дверь, пустить их, все честно показать, и тогда есть шанс нормально выйти из этой ситуации. Когда они зашли в дом, все дети молчали. Они понимали, кто такие русские и что происходит. До этого спрашивали: «Почему россияне хотят нас убить? Что мы такое им сделали?»

Россиян было около 20−30 человек. Я спускаюсь со второго этажа — а они уже были везде в доме, но при этом продолжали заходить. Даже если бы я захотел сопротивляться, то это было бы невозможно. Их было очень много.

Россияне нас проверили и потом: «Ой, это же „Орел и решка“. Давай расскажи, а правда ли существует [золотая] карточка?» (банковская карта с нелимитированным бюджетом, которой пользуется один из героев программы. — Прим. ред.) И сели тут у нас пообщаться. Фотографировались со мной. Они, наверное, часа три просидели: чистили автоматы, перебирали сухпайки, сходили в туалет, помылись.

— Как вы себя чувствовали в этот момент?

— Я не знаю, как ответить. Ты готов на все, чтобы спасти жизни, — у тебя тут родители, брат, дети. Ты улыбаешься и машешь. Хотите расположиться? Конечно! Хотите кофе? Конечно же, мы нальем вам кофе. В такие моменты ты готов на все. А внутри ненависть — хочется вцепиться и разорвать эту глотку. Ты чувствуешь безысходность и бессилие какое-то. Ты ничего не можешь сделать, ничего.

Куча людей, которые очень хорошо экипированы. Они с полной уверенностью считали, что нас тут оккупировали, что мы хотим убежать, и говорили: «Мы сейчас бандеровцев выбьем, и вы спокойно выезжайте в сторону России. Все будет хорошо. Не бойтесь, не волнуйтесь».

— После вам удалось выехать. Как выглядел дом, когда вы вернулись?

— Выехали мы 9 или 10 марта. Честно говоря, я попрощался с домом и с машиной. Главное — уехать и остаться живым. Эта поездка была самым тяжелым эмоциональным моментом в жизни. Появилась мобильная связь, и начали приходить SMS от друзей: «Выезжай срочно. Это последний шанс», «Выезжайте, сегодня режим тишины». А ты выходишь на улицу и слышишь, что его [режима тишины] нет. Там взрывы, там выстрелы.

Мы решили рискнуть. Выезжаешь на улицу — и видишь лежащие трупы, машины расстреляны, КПП с буквами Z, куча плачущих людей, сожженные магазины и дома, кричащие от горя женщины, патрули с пулеметами. Плюс ты не знаешь, доедешь или нет. Буквально за неделю до этого брат моего соседа пытался выехать, и его расстреляли.

После деоккупации мы решили остаться тут и постараться вернуть прежний дух жизни. Именно поэтому мы провели здесь свадьбу с женой — чтобы наполнить этот дом новыми воспоминаниями. Как-то провести черту между тем, что было и что будет.

Первую неделю руки опускались ужасно. Все разбито, все в еде (видимо, они [российские солдаты] тут жили или ночевали), следы от обуви были на диванах и подушках. Все вещи вывалены. Ни трусов, ни ложек, ни ножей, ни чайника. Все забрали. Понятно, что своровали компьютеры, камеры, Playsta­tion. Но забирать, блин, такую мелочовку… Диву даешься — на фига она тебе нужна?!

— А как вы это себе объясняете?

— Мне кажется, что просто по приколу. Пришли, увидели, взяли. Для них эти вещи ничьи. Хочу — беру, хочу — не беру, хочу — выкину, хочу — разобью окно, хочу — выпью весь алкоголь. Правда, дорогое вино и шампанское осталось, а вот водка, виски, самогон — подчистую.

— Вы не жалеете, что вернулись?

— Нет. Считаю, что это было очень правильное решение. Мы вернулись и быстренько открыли небольшую кофейню на центральное улице, чтобы окно светилось и людям было куда сходить. Мы отремонтировали фасад офиса, чтобы он был не такой разрушенный. Мы организовали благотворительный фонд. Мы вернулись и не стали плакаться: «Боже, какой ужас!» Мы его приняли. Сейчас наша задача — помочь стране. Кто-то воюет на фронте, рискуя своей жизнью. Кто-то сидит в тылу и должен восстанавливать жизнь, чтобы люди, которые воюют, понимали, ради чего они это делают. А если сидеть, плакать и ничего не делать, то тогда зачем все это?

Я очень кайфую от того, что восстановили дороги, рынок. Жизнь не просто восстанавливается или отстраивается, а делается лучше. Например, было принято решение снести разрушенный лицей и сделать современную школу, в которой будет новый подход к образованию.

Тот же самый рынок — это большой показатель: он был просто такой, местечковый. Власти его реорганизовали, сделали магазинчики, теперь бабушки продают свои товары в уютном месте. И в таком ты находишь подпитку.

У всего есть две стороны медали. То, что произошла война, это ужасно. Но это шанс построить новую жизнь, и им нужно воспользоваться. Это нужно делать на всех уровнях. Мне кажется, что сейчас это происходит и от этого многие очень сильно подпитываются.

«Настя Ивлеева и Регина Тодоренко для меня умерли»

— Хочу спросить про некоторых ведущих «Орла и решки» в контексте войны. Антон Птушкин, что думаете про него?

— Мы хорошо общаемся, даже дружим. Я думаю, что он молодец. С первых дней войны он понял, что надо делать, — создал большой англоязычный YouTube-канал и рассказывал, что происходит в Украине.

— Регина Тодоренко?

— Это обратная история (телеведущая родом из Одессы, переехала в Россию, молчит о войне. — Прим. ред.). Честно, я не до конца понимаю, что с ней произошло. Она неглупая девочка, все прекрасно понимает. Я не знаю… Она мне один раз написала: «Как вы там? Боже, какой ужас происходит». Но это было только начало войны. Мы чуть-чуть переписывались, и все. Сейчас человек выбрал свою сторону. Деньги — значит, деньги. Бабло побеждает добро. У каждого свой выбор, и он ведет к определенным последствиям. Рано или поздно все станет на круги своя.

— Анастасия Ивлеева?

— Ой, с Настей у нас вообще не заладилось. Когда мы выехали из оккупации, я ей написал — она ничего не ответила и заблокировала меня.

— Что вы писали?

— Настя, ты что, не понимаешь, что происходит? Ты же была в Украине. Расскажи об этом. Вначале было ощущение, что они [артисты] смогут выйти и что-то сказать, имея такую огромную аудиторию подписчиков. Никто ничего не сказал. Тогда было удивление. Как можно рекламировать чипсики, когда ты видишь, что происходит, и знаешь всех нас. Было ощущение того, что они могут сейчас все собраться, выйти на протест — и люди поднимутся. По факту, мне кажется, что им просто всем плевать.

— Моя хата с краю?

— Именно так. Это происходит где-то далеко — и плевать, что с моими бывшими друзьями. Ничего страшного.

— А если бы встретили Анастасию Ивлееву, что бы ей сказали?

— Надеюсь, я ее не встречу. Есть люди, с которыми ты общался и дружил, а потом в какой-то момент после определенных поступков они для тебя умирают. Настя для меня умерла, Регина тоже. Наверное, если я их даже и увижу, то не подойду. Нет желания.

Зачем метать бисер перед свиньями? Зачем что-то пытаться объяснить? Всё они прекрасно понимают. Они все не дураки. Это их выбор. Зачем тратить на это свои силы и пытаться их переубедить? Я лучше займусь восстановлением Украины и поддержкой украинцев. В этом есть смысл. Работать, чтобы убрать этот комплекс неполноценности. Ведь раньше говорили: «Россия — старший брат». Какой же он старший? Да, у него больше денег и нефти. Он жирный брат, но не старший.

— Несколько вопросов про «Орла и решку». Правда, что первый выпуск утверждал Владимир Зеленский?

— Да, да, да. Это абсолютная правда. Вернее, он не утверждал первый выпуск, он был генеральным продюсером украинского телеканала «Интер». Мы за свои деньги сняли пилотный выпуск, смонтировали его, пришли к Вове, потому что были знакомы, и предложили этот проект. Он сказал: «Классная идея, шикарный движок, запускайтесь». Зеленский был крестным отцом «Орла и решки».

— Почему так и не сняли «Орел и решка. Украина»? «Орел и решка. Россия» есть, хотя занимались им и не вы.

— Было несколько выпусков про Украину, но целого сезона нет, потому что мы запустили «Дома лучше» (в рамках этого проекта Евгений ездил по городам Украины и определял их туристический потенциал. — Прим. ред.). Хотелось попробовать новый подход. Он, кстати, хорошо залетел, нормальные просмотры были. Раньше было ощущение: «Оооо, Париж!» А Украина: «Ну…» Этот комплекс неполноценности был навязан очень сильно. Когда мы поездили по стране, я был удивлен до такой степени количеством интересных идей, локаций, инициатив. У меня появилось ощущение: «Блин, мы больше знаем про заграницу, чем про себя». И это неправильно. Нужно рассказывать про свою страну и влюблять в нее.

— Что сейчас с «Орлом и решкой»?

— Честно говоря, я не знаю. Мы с ними разошлись.

— Но часть сезона уже отснята?

— Дело в том, что [к моменту] когда началось полномасштабное вторжение, были подписаны контракты. Кинопроизводство требует определенного времени. Для того чтобы выйти сейчас в эфир, ты должен за несколько месяцев до этого отснять материал, пустить его в монтаж, утвердить, согласоваться со спонсорами. Это целый процесс. Когда началась война, естественно, некоторое количество серий уже были отсняты и смонтированы. Что с этим выпусками, я не знаю.

— Некоторые украинские шоу продолжают выходить и сейчас, и война стала их частью. Уместны ли развлекательные программы в такое время?

— Тут сложный вопрос. Я считаю, что уместны. Потому что жить два года в таком напряжении — можно с ума сойти. Должны работать рестораны, звучать музыка, идти концерты и развлекательные шоу. Просто нельзя забывать, благодаря чему мы все еще ходим на концерты или в рестораны.

Невозможно два года прожить без отдыха. Поэтому 100% должны быть развлекательные шоу, но даже в них сейчас поднимается тема несломленности, силы Украины и нации. Мы сейчас своими проектами пытаемся вбить в голову каждому украинцу ощущение того, что это достойная страна, чтобы за нее бороться: здесь есть хорошие люди, классная еда, свобода, земля. Сейчас это важно.

Если делать только трагические проекты, то люди уйдут на российские развлекательные шоу. Если не будет украинского стендапа, а человек захочет расслабиться, то он будет смотреть на русском. Это уже как бы проигрыш. Потому что во всех российских шоу всегда заложена пропаганда. До тех пор, пока мы будем смотреть туда и проводить какие-то параллели, будем проигрывать. Нам нужно воспитать в себе самостоятельность, самодостаточность и самоуверенность. Мы больше не нуждаемся в той стороне. Всё!

И этот процесс идет потихонечку. Из-за полномасштабного вторжения, я думаю, что Украина сделала рывок, который могла бы не сделать и за 50 лет. Я из русскоговорящего региона, я знал украинский, но в жизни говорил по-русски и даже мог подумать: «Чего вы меня заставляете говорить на украинском?» Но сейчас я лучше буду бэкать-мэкать, но говорить по-украински. В этом и есть огромные перемены. Они и приведут нас к победе. Нация только сейчас строит свою независимость, и она очень многого стоит. Каждый за нее борется на своем фронте. Появилось ощущение внутри: «Блин, это есть у меня, а у Чечни нет, у Дагестана нет, у Бурятии нет. И не будет никогда. А у нас есть».

— У «Орла и решки» есть несколько выпусков про Минск. Вы тогда в них принимали участие?

— Нет. Я туда так просто ездил. У меня там друзья. Сейчас не поеду, там стремно.

— Что запомнилось?

— Честно? Стерильностью. Не помню, какой год. У нас же были ларьки, магазинчики, частный бизнес начал видоизменять улицы, а приезжаешь в Минск, видишь советский проспект [Независимости] — чистый, идеальный, но стерильный, в нем нет жизни. Нет молодежи, сидящей на траве, нет зас*анного уголка, где [молодые люди] играют на гитаре. Может быть, с точки зрения чистоты это неправильно, но с точки зрения развития общества должны быть такие островки. Если не ошибаюсь, возле «МакДональдса» была молодежная тусня — и все.

— Отношение к белорусам после 24 февраля 2022 года изменилось?

— Не могу сказать, что прям жестко изменилось. Мне белорусов очень жаль. Потому что у них не получилось прогнать Лукашенко, как в Украине получилось прогнать Януковича. И это очень большое упущение на годы. Потому что, когда в 2004 году была «Оранжевая революция» (по ее итогам в Украине прошел третий тур выборов, Виктор Янукович проиграл, а Виктор Ющенко стал президентом страны. — Прим. ред.), у меня было ощущение: «Ну все, сейчас жизнь изменится. В 2005‑м уже будет Европа и все будет идеально». Потом Янукович вернулся, «Революция достоинства». И я понял, что такие процессы не происходят в момент, это длительная вещь, это брожение идет годами. В Беларуси оно, в принципе, пришло уже к определенной кондиции, но все еще не смогло изменить ситуацию.

Есть масса вводных, я это понимаю: деспот [у власти], поддержка России. Но факт остается фактом. Был шанс изменить страну. Он еще будет, и изменения будут однозначно, потому что все диктатуры умирают. Везде, где есть демократия, есть жизнь. Беларусь еще переживет не одну революцию — и дай бог, чтобы следующая у людей удалась. Тогда будет шанс сделать все правильно.

Но, скорее всего, путь [Беларуси] будет сложнее, чем у Украины: [у нас] был 2004 год, потом 2014‑й, а потом 2022‑й. Прошло почти 20 лет. Но с 2004 года у нас было ощущение, что украинца уже не проведешь. Я влияю на свою страну. Если мой голос не учитывается, то я выхожу на протест. Ни в России, ни в Беларуси этого ощущения нет, к сожалению. В России даже нет желания выйти. Им еще дольше идти. Белорусы вышли, но из-за того, что не получилось, многие разуверились, а потом началось закручивание гаек. Но путь только один. Я не верю, что Лукашенко скажет: «Знаете, я действительно неправ. Я ухожу». Не будет такого. Все равно это закончится революцией.

— Когда ракеты летели на вашу территорию, вы белорусов винили?

— Конечно. Но здесь такая штука. Я не могу сказать, что кто-то винит белорусов — люди винят Беларусь. Мне кажется, что это обида на государство, на Лукашенко. Есть немного на народ. Мы живем сейчас на пороховой бочке, мозгами ты понимаешь, что это не зависит от белоруса и, скорее всего, он не согласен с происходящим. Я не думаю, что у украинцев есть обида на вас.

«Я маленький человек, но ощущаю, что делаю вклад в эту страну»

— Вы сейчас занимаетесь каналом «УкрЮтюбПроєкт» и в целом боретесь за украиноговорящий YouTube. В белорусском сегменте наши ребята делают похожее — дайте им несколько советов.

— Не сдаваться и не смотреть на просмотры. Делать национальный контент гораздо сложнее, чем интернациональный. Нужно подпитываться не деньгами, а социальной стороной. Мы запустили [шоу] «Крафтові Мандри», где рассказываем о производствах в Украине и интересных людях. Мы не зарабатываем на этом проекте. Но я вижу в этом свою социальную миссию. Потом герои пишут: «Огромное вам спасибо, у меня посыпались заказы, я теперь буду развиваться». Я маленький человек, но ощущаю, что делаю вклад в эту страну, никакие деньги этого не заменят.

— Думаете, что на этом когда-нибудь можно будет хорошо заработать? Просмотров же в разы меньше, чем у русскоязычного контента.

— Да, однозначно. Именно в перспективе и заработать. Сейчас вообще бизнес делится на две категории: здесь и сейчас либо в долгоиграющую. Мы делаем этот проект уже несколько лет. Я вижу, что мы расскажем про человека — и у него поднимаются продажи. Рано или поздно это выйдет в бизнес. Просто усилий должно быть больше, и нужно не сдаваться. Теперь для зрителя, для украинца мы не просто какой-то продакшен — «Орел и решка», мировой формат — а люди, которые годами вкладывали усилия в свою страну.

— Чувствуете ли вы всплеск интереса к украинскому контенту после начала войны?

— Конечно. Люди ищут именно этот контент. Появилась потребность. Люди хотят покупать украинскую одежду, еду, алкоголь, смотреть наши фильмы, слушать украинскую музыку. Сейчас это идет с низов. Если ты будешь делать контент на русском — даже про те же производства Украины, — то тебя захейтят, тебя никто не будет смотреть здесь. Приоритеты поменялись очень сильно.

Война очень страшная штука, но нет худа без добра. Она сделала несколько вещей, которые очень сильно помогли стране. Война перечеркнула сотрудничество с Россией. Если бы не было войны, то вот эта резина, которая тянулась — ни туда, ни сюда, — могла бы быть еще годами. Это как хирург, который отрезал ногу из-за гангрены. Да, это ужасно. Но если этого не сделать, то ты мог бы умереть.

— Мы в конце разговора у всех спрашиваем, когда и как закончится война?

— Война закончится 8 марта 2024 года.

— Женя, вы будете первым человеком, которому я позвоню, если это случится в этот день.

— Мы когда сидели в оккупации, мама сказала: «Все будет нормально, война закончится 8 марта». Она не сказала, в каком году. Пусть будет в 2024‑м. Я очень надеюсь, что хотя бы прекратятся боевые действия, люди перестанут умирать. Потому что то ощущение, когда мы были здесь, в Буче, когда были разрушения, взрывы вокруг, за полтора года немного стерлось. Ты понимаешь, что в данный момент практически не рискуешь своей жизнью. А ведь на самом деле все эти ужасы до сих пор происходят.

Мы ездили снимать в Орехов, это Запорожская область, очень близко к фронту — меня как накрыло. Люди до сих пор живут в тех условиях, в которых мы прожили две недели [в Буче]. Об этом нельзя забывать. Ужас до сих происходит. Мы все уже перешли в ранг аналитиков, а людей до сих пор убивают. Нельзя в магазин сходить и купить воду бутилированную. Люди ее из луж набирают и кипятят. Об этом нельзя забывать.

— У вас не было желания отправиться на фронт?

— Оно есть. Но у меня нет военного образования и я не очень спортивный человек. От меня помощи там будет не так много, как здесь. У каждого свой фронт. Я умею вдохновлять, выделять важные вещи, разговаривать с людьми. Здесь КПД у меня больше. Но придет повестка — конечно же, я пойду.

Читайте еще:

Журналист Павел Казарин, который воюет с первых дней: Украинские хемингуэи и ремарки, если выживут, начнут писать книги

Адзін з арганізатараў забойства Ганны Паліткоўскай вызвалены. Ён ужо ваюе супраць Украіны

Как связаны зачистка блогеров и белоруский «Х‑Фактор»? Мини-расследование KYKY о захвате шоубиза в Беларуси — одной «семьей»